С тобою должно мне навеки распроститься,

Бежать от должников, бежать из всех мне ног

И в тихом уголке надолго притаиться.

Ах! если б поскорей найти сей уголок!

Забыл бы в нем людей, забыл бы их навеки.

Пока дней парка нить еще моих прядет,

Спокоен я бы был, не лил бы слезны реки.

Пускай за счастием, пускай иной идет,

Пускай найдет его Бурун с кривой душою,

Он пусть живет в Москве, но здесь зачем мне жить?

Я людям ввек не льстил, не хвастал и собою,

Не лгал, не сплетничал, но чтил, что должно чтить.

Святая истина в стихах моих блистала

И музой мне была, но правда глаз нам жжет.

Зато фортуна мне, к несчастью, не ласкала.

Богаты подлецы, что заполняют свет,

Вооружились все против меня и гнали

За то, что правду я им вечно говорил.

Глупцы не разумом, не честностью блистали,

Но золотом одним. А я чтоб их хвалил!

Скорее я почту простого селянина,

Который потом хлеб кропит насущный свой,

Чем этого глупца, большого господина,

С презреньем давит что людей на мостовой!

Но кто тебе велит (все скажут мне) браниться?

Немудрено, что ты в несчастии живешь;

Тебе никак нельзя, поверь, с людьми ужиться:

Ты беден, чином мал — зачем же не ползешь?

Смотри, как Сплетнин здесь тотчас обогатился,

Он князем уж давно . Таков железный век:

Кто прежде был в пыли, тот в знати очутился!

Фортуна ветрена, и этот человек,

Который в золотой карете разъезжает,

Без помощи ее на козлах бы сидел

И правил лошадьми, — теперь повелевает,

Теперь он славен стал и сам в карету сел.

А между тем Честон, который не умеет

Стоять с почтением в лакейской у бояр,

И беден, и презрен, ступить шага не смеет;

В грязи замаран весь, он терпит холод, жар.

Бедняга с честностью забыт людьми и светом:

Итак, не лучше ли в стихах нам всех хвалить?

Зато богатым быть, в покое жить нагретом,

Чем добродетелью своей себя морить?

То правда, государь нам часто помогает

И музу спящую, лишь взглянет, — оживит,

Он Феба из тюрьмы нередко извлекает.

Чего не может царь! Захочет — и творит.

Но Мецената нет, увы! — и Август дремлет.

Притом захочет ли мне кто благотворить?

Кто участь в жалобах несчастного приемлет,

И можно ли толпу просителей пробить,

Толпу несносную сынов несчастных Феба?

За оду просит тот, сей песню сочинил,

А этот — мадригал. Проклятая от неба,

Прямая саранча! Терпеть нет боле сил!

И лучше во сто раз от них мне удалиться.

К чему прибегнуть мне? Не знаю, что начать?

Судьею разве быть, в приказные пуститься?

Судьею? Боже мой! Нет, этому не быть!

Скорее Стукодей бранить всех перестанет,

Скорей любовников Лаиса отошлет

И мужа своего любить как мужа станет,

Скорей Глицера свой, скорей язык уймет,

Чем я пойду в судьи! Не вижу средства боле,

Как прочь отсюдова сейчас же убежать

И в мире тихо жить в моей несчастной доле,

В Москву проклятую опять не заезжать.

В ней честность с счастием всегда почти бранится,

Порок здесь царствует, порок здесь властелин,

Он в лентах, в орденах повсюду ясно зрится,

Забыта честность, но фортуны милый сын,

Хоть плут, глупец, злодей, в богатстве утопает,

И даже он везде . Не смею говорить .

Какого стоика сие не раздражает?

Кто может, не браня, здесь целый век прожить?

Без Феба всякий здесь хорошими стихами

Опишет город вам, и в гневе стихотвор

На гору не пойдет Парнас с двумя холмами.

Он правдой удивит без вымыслов убор.

«Потише, — скажут мне, — зачем там горячиться?

Зачем так свысока? Немного удержись!

Ведь в гневе пользы нет: не лучше ли смириться?

А если хочешь врать, на кафедру взберись,

Там можно говорить и хорошо, и глупо,

Никто не сердится, спокойно всякий спит.

На правду у людей, поверь мне, ухо тупо».

Пусть светски мудрецы, пусть так все рассуждают!

Противен, знаю, им всегда был правды свет.

Они любезностью пороки закрывают,