Иль факел эвменид, иль луч златой любви.

В глазах его — любовь, вражда — в его крови;

Летит, и я за ним лечу в пределы мира,

То в ад, то на Олимп! У древнего Омира

Так шаг один творил огромный бог морей

И досягал другим краев подлунной всей.

Армиды чарами, средь моря сотворенной,

Здесь тенью миртовой в долине осененной,

Ринальд, младой герой, забыв воИнский глас,

Вкушает прелести любови и зараз .

А там что зрят мои обвороженны очи?

Близ стана воинска, под кровом черной ночи,

При зареве бойниц, пылающих огнем,

Два грозных воина, вооружась мечом,

Неистовой рукой струят потоки крови .

О, жертва ярости и плачущей любови!

Постойте, воины! Увы! один падет .

Танкред в враге своем Клоринду узнает,

И морем слез теперь он платит, дерзновенный,

За каплю каждую сей крови драгоценной .

Что ж было для тебя наградою, Торкват,

За песни стройные? Зоилов острый яд,

Притворная хвала и ласки царедворцев,

Отрава для души и самых стихотворцев.

Любовь жестокая, источник зол твоих,

Явилася тебе среди палат златых,

И ты из рук ее взял чашу ядовиту,

Цветами юными и розами увиту,

Испил и, упоен любовною мечтой,

И лиру, и себя поверг пред красотой.

Но радость наша — ложь, но счастие — крылато;

Завеса раздрана! Ты узник стал, Торквато!

В темницу мрачную ты брошен, как злодей.

Лишен и вольности, и Фебовых лучей.

Печаль глубокая поэтов дух сразила,

Исчез талант его и творческая сила,

И разум весь погиб! О вы, которых яд

Торквату дал вкусить мучений лютых ад,

Придите зрелищем достойным веселиться

И гибелью его таланта насладиться!

Придите! Вот поэт превыше смертных хвал,

Который говорить героев заставлял,

Проникнул взорами в небесные чертоги, —

В железах стонет здесь . О милосерды боги!

Доколе жертвою, невинность, будешь ты

Бесчестной зависти и адской клеветы?

Имело ли конец несчастие поэта?

Железною рукой печаль и быстры лета

Уже безвременно белят его власы,

В единобразии бегут, бегут часы,

Что день, то прежня скорбь, что ночь — мечты ужасны .

Смягчился наконец завет судьбы злосчастной.

Свободен стал поэт, и солнца луч златой

Льет в хладну кровь его отраду и покой:

Он может опочить на лоне светлой славы.

Средь Капитолия, где стены обветшалы

И самый прах еще о римлянах твердит,

Там ждет его триумф . Увы! там смерть стоит!

Неумолимая берет венок лавровый,

Поэта увенчать из давних лет готовый.

Премена жалкая столь радостного дни!

Где знамя почестей, там смертны пелены,

Не увенчание, но лики погребальны .

Так кончились твои, бессмертный, дни печальны!

Нет более тебя, божественный поэт!

Но славы Тассовой исполнен ввеки свет!

Едва ли прах один остался древней Трои,

Не знаем и могил, где спят ее герои,

Скамандр божественный вертепами течет,

Но в памяти людей Омир еще живет,

Но человечество певцом еще гордится,

Но мир ему есть храм . И твой не сокрушится!

Между маем и началом августа 1808

К Тассу — Сие послание предположено было напечатать в заглавии перевода «Освобожденного Иерусалима».

И новым языком с тобою говорить! — Кажется, до сих пор у нас нет перевода Тассовых творений в стихах.

Тебя с любовницей, о Тасс, не разлучили — Торквато был жертвою любви и зависти. Всем любителям словесности известна жизнь его.

Тот преждевременно несчастлив и велик! — Тасс десяти лет от роду писал стихи и, будучи принужден бежать из Неаполя с отцом своим, сравнивал себя с молодым Асканием. До тридцатилетнего возраста кончил он бессмертную поэму Иерусалима, написал «Аминту», много рассуждений о словесности и пр.

За каплю каждую сей крови драгоценной . —

Gli occhi tuoi pagheran .

Di quel sangue ogni stilla un mar di pianto.

La Gierusalemme. Canto XII.

(За каждую каплю этой крови твои глаза заплатят морем слез.

«Иерусалим». Песнь XII) (итал.). — Ред .

К Тассу . Впервые — «Драматический вестник», 1808, ч. 6, стр. 62—79. В «Опыты» не вошло, хотя Батюшков сначала был удовлетворен своим произведением и писал Гнедичу 7 августа 1808 г. во время похода в Финляндию: «Послание «К Тассу» тебе понравится» (Соч., т. 3, стр. 18). Интерес к личности и творчеству Тассо впервые внушил Батюшкову, по-видимому, его двоюродный дядя и воспитатель, поэт М. Н. Муравьев (1757—1807), ставивший Тассо «подле Гомера и Вергилия» (см.: М. Н. Муравьев. Сочинения, т. 1. СПб., 1847, стр. 149). В июне 1814 г. Батюшков написал стихи, прославляющие пленительность поэзии Тассо (см. стр. 254), а к 1815 г. относится статья его «Ариост и Тасс», где он дает довольно подробную характеристику «великого стихотворца» Тассо и его поэмы (Соч., т. 2, стр. 149—158). Послание рисует гонения, которым подвергся Тассо при дворе феррарского герцога Альфонса II, преследовавшего поэта и продержавшего его семь лет в заточении и в сумасшедшем доме, а также включает описание его кончины, предваряющее более позднюю элегию Батюшкова «Умирающий Тасс». Батюшков хотел напечатать свое стихотворение в качестве вступления к переводу поэмы Тассо «Освобожденный Иерусалим» (см. первое примеч. Батюшкова к тексту стихотворения) и послал его Гнедичу вместе с переводом отрывка из ее первой песни (см. указанное письмо Батюшкова к Гнедичу).