Провел в молчании глубоком

И в вечность проницал своим орлиным оком,

Забыв людей и свет.

Вот там-то ужин иль обед

Простой, но очень здравый,

Находит Филалет:

Орехи, желуди и травы,

Большой сосуд воды — и только. Боже мой!

Как сладостно искать для трапезы такой

В утехах мудрости приправы!

Итак, в том дива нет, что с путником Памфил

Об атараксии тотчас заговорил.

«Всё призрак! — под конец хозяин заключил: —

Богатство, честь и власти,

Болезнь и нищета, несчастия и страсти,

И я, и ты, и целый свет, —

Всё призрак!» — «Сновиденье!» —

Со вздохом повторял унылый Филалет;

Но, глядя на сухой обед,

Вскричал: «Я голоден!» — «И это заблужденье,

Всё грубых чувств обман; не сомневайся в том».

Неделю попостясь с брадатым мудрецом,

Наш призрак-Филалет решился из пустыни

Отправиться в Афины.

Пора, пора блеснуть на площади умом!

Пора с философом расстаться,

Который нас недаром научил,

Как жить и в жизни сомневаться.

Услужливый Памфил

Монет с десяток сам бродяге предложил,

Котомкой с желудьми сушеными ссудил

И в час румяного рассвета

Сам вывел по тропам излучистым Тайгета

На путь афинский Филалета.

Вот странник наш идет и день и ночь один;

Проходит Арголиду,

Коринф и Мегариду;

Вот — Аттика, и вот — дым сладостный Афин,

Керамик с рощами . предместия начало .

Там . воды Иллиса! В нем сердце задрожало:

Он грек, то мудрено ль, что родину любил,

Что землю целовал с горячими слезами,

В восторге, вне себя, с деревьями, с домами

Заговорил!

Я сам, друзья мои, дань сердца заплатил,

Когда, волненьями судьбины

В отчизну брошенный из дальных стран чужбины,

Увидел наконец Адмиралтейский шпиц,

Фонтанку, этот дом . и столько милых лиц,

Для сердца моего единственных на свете!

Я сам . Но дело всё теперь о Филалете,

Который, опершись на кафедру, стоит

И ждет опять денницы

На милой площади аттической столицы.

Заметьте, милые друзья,

Что греки снаряжать тогда войну хотели,

С каким царем, не помню я,

Но знаю только то, что риторы гремели,

Предвестники народных бед.

Так речью их сразить желая, Филалет

Всех раньше на помост погибельный взмостился.

И вот блеснул Авроры свет,

А с ним и шум дневной родился.

Народ зашевелился.

В Афинах, как везде, час утра — час сует.

На площадь побежал ремесленник, поэт,

Поденщик, говорун, с товарами купчина,

Софист, архонт и Фрина

С толпой невольниц и сирен,

И бочку прикатил насмешник Диоген;

На площадь всяк идет для дела и без дела;

Нахлынули, — вся площадь закипела.

Вы помните, бульвар кипел в Париже так

Народа праздными толпами,

Когда по нем летал с нагайкою козак

Иль северный Амур с колчаном и стрелами.

Так точно весь народ толпился и жужжал

Перед ораторским амвоном.

Знак подан. Начинай! Рой шумный замолчал.

И ритор возвестил высокопарным тоном,

Что Аттике война

Погибельна, вредна;

Потом велеречиво, ясно

По пальцам доказал, что в мире быть . опасно.

«Что ж делать?» — закричал с досадою народ.

«Что делать? — сомневаться.

Сомненье мудрости есть самый зрелый плод.

Я вам советую, граждАне, колебаться —

И не мириться, и не драться! »

Народ всегда нетерпелив.

Сперва наш краснобай услышал легкий ропот,

Шушуканье, а там поближе громкий хохот,

А там . Но он стоит уже ни мертв, ни жив,

Разинув рот, потупив взгляды,

Мертвее во сто раз, чем мертвецы баллады.

Еще проходит миг —

«Ну что же? продолжай!» — Оратор всё ни слова:

От страха — где язык!

Зато какой в толпе поднялся страшный крик!

Какая туча там готова!

На кафедру летит град яблоков и фиг,

И камни уж свистят над жертвой .

И жалкий Филалет, избитый, полумертвый,

С ступени на ступень в отчаяньи летит

И падает без чувств под верную защиту